Том 17. Рассказы, очерки, воспоминания 1924-1936 - Страница 101

101

— В городе было около четырёх тысяч людей, и по количеству звуков я понял, что осталось их немного. Кое-где вспыхивали спички; три человека недалеко от меня зажгли небольшой костёр; один из них сказал:

— «Будем носить сюда».

— «Надобно воды», — сказал другой.

— Я встал, не очень веря в то, что могу стоять на ногах и что земля снова непоколебима. Затем пошёл вместе с другими помогать раненым. Дом, в котором жили мои друзья и где я прожил четыре дня, исчез, засыпанный огромной плотной грудой камня и мусора; она раздавила его, как орех. Под этим бесформенным холмом, высотою метров в десять, погибло пять человек взрослых, двое детей. Невозможно и бесполезно было пытаться искать их под развалинами двух верхних улиц. Мне сказали, что от всего населения осталось не более двухсот человек.

Разрушенные города стояли на горах, местами высота их достигает восьмисот метров, и некоторые города гнездились на самом хребте гор. Это очень старые города, они построены в XII–XIII веках.

Мой сын дважды возил на место катастрофы хлеб, одеяла. Он рассказал:

— Города искрошены в щебень, как будто по крышам и стенам зданий бил огромный молот. В одном месте гряда мусора достигает высоты тридцати метров; говорят, что под нею сотни мужчин, женщин, детей. Возможно, что среди них есть ещё живые, но отрыть их нельзя, время от времени всё ещё падают уцелевшие стены домов, увеличивая объём и тяжесть могильного холма. Из серых груд мусора торчат железные прутья кроватей, обломки ставен и рам, разбитые двери, куски мебели, красные осколки черепицы, битая посуда, клочья одежд, одеял. Ветер разносит клочья шерсти из подушек. Среди камней — ноги и круп осла, над ним — изломанный шкаф. Кажется, что во всех впадинах мусора втиснуты люди в неестественно изломанных позах. Иногда это — только платье людей.

Энергично работают войска, пожарные. Работа очень трудна и небогата результатами; отрывают из-под мусора только трупы, раненых мало. Из-под развалин, над которыми уцелела и возвышается стена, пожарный пытается освободить раненую женщину, почти уже вытащил её, но стена падает, и пожарный вместе с женщиной исчез под грудой камней.

То там, то тут мусор оседает под собственной тяжестью, густые облака пыли поднимаются в жаркий воздух, уже пропитанный запахом трупов настолько, что некоторые из солдат, теряя сознание, падают. Многие работают в противогазах. Потрескивает дерево, уступая место камню.

Среди развалин бродит покрытая пылью лошадь, она так противоестественно выкатила круглые глаза, что кажется безумной. Бегают курицы, собаки, бродят ошеломлённые, полуодетые, полоумные люди. На небольшой площадке, свободной от мусора, люди лежат неподвижно, они накрыты брезентами, пыльным тряпьём; солдаты приносят и кладут рядом с ними ещё и ещё трупы; количество измятых людей быстро растёт. Ходит мальчик лет двенадцати прилично одетый, даже в галстуке, ходит молча и судорожно улыбается, но глаза его неподвижны и смотрят взглядом человека, разум которого убит.

На мальчика никто не обращает внимания, как будто не видят его. Обезумевших много и кроме него. Вообще несчастие как будто оторвало людей, разъединило их, и теперь они гораздо дальше друг от друга, чем были раньше.

На груде камней сидит пожилой человек, оберегая спасённое имущество своё: две шляпы и раму зеркала; в раме ещё уцелели осколки стекла и привычно, как назначено им, отражают лучи солнца.

Другой человек пытается спасти одеяло. Жителям запрещено копаться в обломках жилищ, но они всё-таки пытаются спасти хоть что-нибудь своё. И незаметно для пожарных, для солдат человек дёргает одеяло из-под обломков, дёрнет, оглянется: не заметили? — и снова дёргает. Одеяло разрывается, человек, едва устояв на ногах, смотрит на пыльный кусок в его руках, бросает его на камни, идёт прочь, вероятно, искать что-нибудь, что не откажется попасть в его руки.

Во втором этаже дома, половина которого разрушена, в комнате, лишённой одной стены, старик вбивает в заднюю стену гвоздь, вешает на него какое-то тряпьё. Ему кричат, чтоб он ушёл, стена может разрушиться, но он, не отвечая, ходит по исковерканному полу и хозяйничает, сдвигая к стене, в угол, уцелевшие жалкие вещи. Вещи особенно дороги людям, которые не умеют делать и никогда не делали вещей.

Замечен был человек, который, взломав шкаф в стене комнаты, выбирал из него, прятал в карманы деньги. Кто-то сказал полицейскому-фашисту, что человек этот работает в чужом доме; фашист прицелился, выстрелил, человек покачался на ногах, хватая руками воздух, и упал.

Случаи этого рода были, очевидно, не редки. Один из журналистов Милана писал:

«Ужасно зрелище яростной работы стихии, но ещё ужаснее бешеный разгул инстинктов человека. До того, как явились на место катастрофы войска и организации молодёжи, в полуразрушенных городах разыгрывались позорнейшие и циничные сцены. Спасаясь от гибели, выбегая из домов на узкие, тёмные улицы, в грохот падения зданий, сильные отталкивали слабых, отбрасывали прочь женщин и детей. Это проявление инстинкта жизни понятно, хотя отвратительно.

Но рядом с этим было нечто едва ли не более позорное, циничное и уже совершенно непонятное: появилось множество воров и грабителей; это — люди, которые ещё накануне, даже за несколько часов до катастрофы, считали себя честными. А в ночь несчастия, не внимая стонам и крикам изувеченных соседей, они вбегали в дома, покинутые хозяевами, выносили оттуда всё, что попадается — ценные вещи, часы, ложки, посуду, даже стулья, даже подушки, вырывали награбленное друг у друга… Это не закоренелые преступники, это мирные граждане, жившие годами бок о бок.

101